Скрип открывающейся двери, казалось, дошел прямо до сердца, тревожа мягкую,  незащищенную плоть. Но Сальери лишь шумно выдохнул и первым вошел в темное пыльное помещение. 

Это была небольшая двухкомнатная квартирка в самом центре Венеции. Антонио выкупил ее у какого-то пройдохи, когда у него появились первые деньги. Ничем примечательным она не отличалась: небольшой зал, медленно переходящий в своеобразную спальню, и миниатюрная кухонька – вот и все удобства. Мебели было по минимуму: массивный стол, до сих пор заваленный какими-то книгами, бумагами, партитурами, два кресла, шкаф да пестрая ширма, скрывавшая за собой небольшую, но удобную двухместную кровать. Когда-то, еще в самом начале его музыкальной карьеры, он был счастлив здесь, в своем маленьком укромном уголке и уж точно не подумывал о том, что через несколько лет приведет сюда Моцарта.

Вольфганг, словно снег свалился ему на голову. Глюк еще долго припоминал ему ту неловкость и смущение, которые он испытал от первой встречи с названным гением. Антонио совершенно не ожидал увидеть непосредственного, невысокого мальчишку и ядовито-острым языком: не так он представлял себе знаменитого Вольфганга Амадея Моцарта, в пятилетнем возрасте сумевшего покорить Европу.

Моцарт же, казалось, был затычкой в каждой дырке, постоянно мелькал перед глазами и чрезмерно раздражал капельмейстера своими безвкусными пестрыми нарядами. На каждом приеме, каждом званом ужине он то и дело натыкался на миниатюрную фигурку, мерно раскачивавшуюся на неустойчивом табурете около клавесина. Сальери раздражался, Сальери бесился и выходил из себя, но ничего не мог с этим поделать. Вольфганг как будто преследовал его. И если вначале только днем, то через несколько месяцев перебрался и в его сны. После нескольких таких ночных картин, Антонио едва не перестал стать, стараясь забить все свои мысли работой и музыкой. И это ему почти удавалось. Впрочем, ровно до того момента, когда в поле зрения не появлялся до боли знакомый силуэт.

Казалось, Вольфганг задался задачей лишить капельмейстера рассудка. И если раньше Антонио ограничился ролью молчаливого наблюдателя, то сейчас… сейчас при любом удобном и не очень случае Моцарт лез к нему с разговорами и совершенно не важно о чем: музыке, политике, погоде или о новом ресторанчике, недавно открывшемся на Рингштрассе – и не отставал до тех пор, пока Сальери не соизволит обратить на него внимание и ответить, втянуться в эту бессмысленную болтовню. И не важно, что с каждым новым таким безобразием Антонио все больше и больше увлекался этими бессмысленными и ничего не значащими беседами, не важно, что в последнее время все чаще и чаще ловил себя на том, что с замершим сердцем высматривает в аляповатой толпе знакомый силуэт. Все равно, это его порядком раздражало.

И, какими бы не были мысли капельмейстера насчет маэстро, он его явно недооценил, потому что в ином случае не стоял бы сейчас на пороге собственной квартиры, не зная, куда себя деть.

Просто в один прекрасный момент, Моцарт со всей своей непредсказуемостью и непосредственностью подкараулил его около дверей Бургтеатра и предложил разделить с ним внеплановую, но очень важную поездку в Венецию… якобы по делам. Как Моцарт смог его уговорить, Сальери и сам не знает. Но факт есть факт – сейчас они в Венеции, вдвоем. В его старой квартире.

Когда экипаж въехал в город поздней ночью, стало ясно, что искать подходящую гостиницу просто нет смысла: те, которые устроили бы Сальери, скорее всего, были бы заняты из-за наехавших в Венецию туристов, а те, которые легкомысленно предложил Моцарт, не устроили Сальери.

– Переночуем пока здесь, – сквозь зубы выдавил Антонио, обессиленно сгружая свой небольшой багаж на софу. – А завтра… переберемся в более подходящее место.

Отредактировано Antonio Salieri (2015-06-20 15:27:31)

Сальери лишь грустно улыбнулся, невольно скривившись от приторной сладости голоса Вольфганга. Что такого отличного и уютного смог углядеть Моцарт в этом мертвом царстве темноты и пыли, он не понимал, но спорить не спешил. Неспешно подошел к окну и привычным жестом распахнул тяжелые ставни на окнах. В комнату мгновенно пробрался тусклый свет луны и ядовито-желтых уличных фонарей. В отличие от Вены, Венеция не засыпала никогда. С наступлением темноты город заполнялся целой оравой фонарщиков, зажигавших бесчисленное количество свечей, обернутых в витражное, разноцветное стекло. Фонари горели до самого утра, до рассвета, и город был подобен прекрасной сказке: неведомой сказочной страной, только-только сошедшей со страниц какой-нибудь тайной, запретной волшебной книги.

– Будешь спать там, – тихо произнес Антонио, впервые обращаясь к Моцарту на "ты", и рассеянно махнул в сторону кровати, не отрываясь от окна. Вид разноцветных фонариков завораживал. Здесь, на окраине света, казалось, не было места условностям и фальши, не было места маскам и лжи.

Зачем он согласился на эту глупую авантюру? Этот вопрос все чаще и чаще мелькал в мыслях композитора и все острее впивался в сознание своими острыми ядовитыми когтями. Действительно, зачем? Он и Моцарт – два совершенно чужих друг другу человека: не друзья, не приятели, никто.  Захотел отвлечься от двора? От проблем? От императора, который теперь почти и не смотрит в его сторону, чувствует себя виноватым. И только лишь несколько вечеров, проведенных в компании с Иосифом и самыми приближенными ко двору музыкантами, наполненных музыкой и дорогим вином смогли удержать его от отчаяния, смогли вернуть осознание того, что он еще нужен ему. Пусть даже сам не знает почему. Император улыбается, легко похлопывает по плечу, обращаясь к нему на итальянском, и заводит беседу о немецкой опере и ее возможных перспективах. Как здесь не податься порыву? Не сбежать от этого постоянного вранья себе, обществу, семье?

Вся жизнь, его возможная карьера – все рушилось у него на глазах, а он здесь, в Венеции, уступает свою собственную кровать Моцарту, человеку, сумевшему только самим фактом своего существования подвести все к опасной черте.

Сальери устало вздыхает и направляется к шкафу. Этот город слишком дурно на него влияет. Массивные дверцы с привычным скрипом распахиваются, открывая доступ к его небольшому тайнику. Да, он знает себя, как облупленного. Всегда знал. Пыльная бутылка удобно ложиться в его руки, и Антонио не мешкает: умело срывает пробку и присасывается к стеклянному горлышку, жадно пьет кисловатую жидкость. Плевать на все: манеры, достоинство, Моцарта… особенно Моцарта.

– Идите спать, – хрипло произносит он, прислоняясь горячим лбом к холодному стеклу, старясь как можно убедительней не замечать темный силуэт, маячивший за своей спиной.

Господи, что же с ним твориться?

Отредактировано Antonio Salieri (2015-06-21 20:46:17)

– Замолчите, – резко.

Сальери судорожно втянул носом воздух и отвернулся от окна, впиваясь тяжелым взглядом в темную фигуру, до сих пор маячившую перед глазами.

– Ведете себя, словно истеричка, – зло, надрывно. – Если бы я действительно не хотел Вас видеть, то уж точно не приглашал бы в собственную квартиру! – порывисто, необдуманно.

Антонио устало прислонил холодную бутыль к голове, прекрасно понимая, что сморозил лишнего. Но неконтролируемая ярость до сих пор клокотала в душе, отчаянно ища выхода. Звук разбивающегося стекла и испуганный вскрик были приятной наградой за только что собственноручно утраченное дорогое и довольно вкусное, чего греха таить, вино.

Сальери ненавидел нытье и пустые угрозы, за которыми ничего не стоит. Сальери ненавидел людей, которые пытались его учить жизни и уж точно Сальери ненавидел Моцарта. Кто он такой? Кто он к черту такой? Наглый самодовольный мальчишка, который с чего-то взял, что имеет хоть какое-то право не только читать нотации и раздражать своим заунылым печальным взглядом, так и пытаться шантажировать его своим уходом! Можно подумать, Сальери не выкинет его, собственными руками, взашей, если он не продолжит в подобном духе. И что это за странные намеки на убийство?
Несомненно, желание обхватить эту маленькую хрупкую шейку и с силой сжать до хруста костей росло в геометрической прогрессии, но не настолько же, чтобы попрекать этим?

От резкого, неосторожного движения кружевной воротник с неприятным треском пошел по швам, а дорогая черная брошь отлетела в сторону.

– Давайте, Вольфганг, не скрывайте от меня ничего… таить больше не к чему, зачем Вам понадобился весь этот балаган? – яростно, неконтролируемо. – Куда бы я ни повернулся, везде Вы, постоянно рядом. Что Вам нужно? Чего вы хотите? Разузнать секрет успеха? Так все же обрушилось, все обрушилось… и благодаря чему? Вам и Вашей немецкой опере, будьте вы все прокляты! Постоянно пристаете ко мне с этими дурацкими разговорами и своими проблемами! Постоянно хотите от меня чего-то… постоянно ноете, постоянно жалуетесь на что-то. Не хочу больше видеть вас и слышать тоже не хочу. Вы будто вирус, смертельная, инфекционная, распространяющаяся как эпидемия болезнь. Прицепились ко мне и убиваете, медленно и с определенным садизмом. Не хочу вас больше ни видеть, ни слышать, не хочу обременять себя этими безудержными проявлениями эмоциональной ограниченности.

Но вопреки своим словам Сальери мертвой хваткой уцепился за чужое плечо, намеренно грубо, не отпуская ни на шаг.

– Пригласили меня в эту Венецию, непонятно зачем… будьте вы трижды прокляты! 

Второй рукой так же грубо и порывисто Антонио жестко схватил Вольфганга за шею и с нечеловеческой жаждой впился в губы, сталкиваясь друг с другом зубами, чувствуя на языке стойкий железный привкус чужой крови.

Ну и пусть. Все равно.

Отредактировано Antonio Salieri (2015-07-02 21:24:18)