Серость юудней Лондона затемняла яркость красок Зальцбурга и Вены. Оторванный от своего мира, лишенный возможности вернуться, застрявший в своершенно другом столетии, Моцарт порой был готов выть от тоски. Но не делал этого. Потому что он бы никогда и ни за что не показал своей слабости. Он умел выживать. И больше всего хотел жить. Нормально. Спокойно. Как оказалось, в этой эпохе музыку любили нмичуть не меньше, чем в его годы. Моцарт едва заметно улыбался, когда пальцы вновь и вновь касались клавесина или тонкой скрипки, что пела в его руках. Что-то привычное, что-то не дающее утратить связь с реальностью. О, как он это ценил. Музыка была для него жизнью, дыханием. В те минуты, когда он исполнял очередную партию для знатных господ в каком-нибудь захудалом ресторанчике, он словно бы возвращался в свою старую квартиру, где было немного пыльно и разбросаны партируры, и всегда пахло чернилами. Словно бы он возвращался домой. Пусть на секунды, но этого было достаточно чтобы не сойти с ума. А потом он безразлично кланялся и натягивал на лицо радушную улыбку. Единственное, что его радовало, то, что он хотя бы мог избежать участи отдавать свое тело за деньги. Нет. Лучше уж помереть с голоду, чем запутаться в цепких сетях порока. Моцарт один такой раз уже ус лышал подобное предложение и сильно оскорбился. Он - гений музыки, и тут шлюха? Нет уж, у вольте.
Но тоска все также грызла его, не давая покоя ни днем ни тем более холодными ночами. Но, все же ему нравился Лондон. Что-то было манящее в нем, что по своему скрашивало этот, ставший для Вольфганга мрачным, город. Иногда он прогуливался вдоль Темзы и кормил голубей, со смехом наблюдая, как более шустрые воробьи выхватывали кусок у неповоротливых птиц. Смех. Пожалуй, он был рад, что не забыл как смеяться. И это давало ему немного солнца в серые будни.
Этот день ничем не отличался от обычных. Он выглянул из окна гостиницы, где проживал несколько месяцев, на холодную, тусклую улицу. Прохожие спешили по своим делам. А на подоконнике чирикали воробьи, смешно распушив перья. Чистились. Вольфганг улыбнулся уголками губ и осторожно отошел вглубь комнаты, чтобы не спугнуть птиц. Пальцы маэстро невесомо прошлись по тонкому стану скрипки и через пару минут в комнате полилась нежная, немного печальная мелодия. Вольфганг что-то негромко напевал в такт льющейся музыке, а птицы, доселе чирикавшие, вспорхнули на оконную раму, чтобы посмотреть на игравшего. Это вызвало у юноши легкую улыбку. Он всегда знал, что маленькие, хрупкие воробьи крайне смышленные создания.
Резкий стук в дверь спугнул птиц и оборвал мелодию. Вольфганг недоуменно нахмурился и открыл дверь. За ней стоял молодой человек, поразивший темнотой своих глаз и прекрасным лицом. Невольно вспомнилась чернота очей Сальери и Моцарт нервно сглотнул. Что-то в облике гостя его испугало. Но, собравшись с духом, он улыбнулся:
- Добрый день. Я могу вам чем-то помочь?